"Можно научиться управлять своими кошмарами"

Чем дальше, тем страшнее жить: теракты, катастрофы, кризисы, неопределенность будущего. Как сохранить душевное равновесие в этом безумном мире?
О страхах и фобиях современного общества в интервью "Росбалту" рассказал Александр Мымрин, практикующий психолог, психотерапевт, директор Школы современных психотехнологий, специалист в области психолингвистики и психологии искусства.
— Александр Валерьевич, объясните с точки зрения психолога: чем на самом деле являются массовые ритуалы после терактов — зажигание свечей и лампад, возложение цветов на улицах, площадях и в аэропортах, очереди с соболезнованиями у посольств, перекрашивание аватарок в соцсетях в цвета флага пострадавшей страны? Это такой способ избавления от страха или признак массового психоза?
— Это своеобразный оберег от психоза. И, кстати, жизненно необходимое действие.
Возьмем, к примеру, похоронный обряд. Люди потеряли близкого человека, им и без того тягостно, а они столь долгое время – 3 дня, 9 дней, 40 дней — как будто бы издеваются над собой, осуществляя ряд, казалось бы, садомазохистских ритуалов: мрачно-гениальная музыка Шопена, красно-черные тона, чадящие свечи, отпевания… Зачем это все?
А объяснение лежит на поверхности. Ушел близкий человек – это трагедия. Мы страдаем по внезапно прерванной связи с ним, магически (эмоционально) желая ее восстановить. Общие эмоции связывают людей. Мы хотим сохранить к умершему чувства любви, уважения, признательности и т. д. Они рождаются, живут и передаются из поколения в поколение в символах, ритуалах, традициях и обычаях. Чем насыщенней ритуал, тем прочнее хранилище чувств, крепче связь. Отсюда и все эти надгробные речи, записи в "книгах памяти", записки в храмах — в них хранится, воспроизводится и передается наше отношение к ушедшим от нас людям. Причем чем напыщеннее и длительнее ритуалы, тем лучше они выполняют свою роль.
Кроме того, нам необходимо как можно быстрее выпустить наружу острое аффективное переживание, свой "животный" страх. Мотив очевиден: ушел человек из жизни, я шокирован, мне необходимо избавиться от душевной боли, разделить ее с кем-то. Если этого не сделать, страх будет биться в теле, как птица в клетке, начнет разрушать меня изнутри, разъедать кислотой и, в конце концов, выйдет боком, другим образом – через болезнь. Чтобы такого не случилось, эту природную энергию надо вывести наружу через "культурного проводника". Это безопасно и по-человечески оправданно.
— Значит, с увеличением количества терактов будет больше и таких ритуалов?
— Не берусь судить о самих терактах. Надеюсь, что они когда-нибудь навсегда уйдут из жизни людей. Но символ — как оберег человеческого существа — останется навсегда. И если бы не традиционные ритуалы после катастроф и терактов, то в обществе быстро начался бы массовый психоз.
— А что нам делать со страхом перед полетами после авиакатастрофы А321 на Синае? По опросам, раньше летать у нас боялся каждый пятый. Сейчас количество таких пассажиров, вероятно, увеличилось в разы?
— Конечно, увеличилось. Но не настолько. К тому же, этот страх перед полетом поддается психокоррекции. Люди боятся летать из-за отсутствия информации. Обывателю непонятно, почему многотонная махина летит по небу и не падает. Отсутствие этого элементарного знания уже само по себе становится причиной страха. Но он проходит со временем – через полгода после авиакатастрофы все, как правило, возвращается в привычное состояние.
Многие пассажиры пытаются справиться с аэрофобией самостоятельно: например, заходя на борт самолета, начинают пить. Но бегство от страха — это верный путь к невротизму.
При этом человека можно научить не бояться полетов. К примеру, психологи "лечат" от аэрофобии с помощью тренажеров, на которых обучаются профессиональные летчики. А попутно объясняют, почему летит самолет, который столько весит, дают основы аэродинамики, убеждают в том, что крыло во время полета "дребезжит" и раскачивается вовсе не потому, что собирается отломиться.
— Но дело ведь не только в недостатке информации. Как признаются многие авиапассажиры, причина этого иррационального, необоримого страха в том, что если вдруг катастрофа, то шансов на спасение нет, в отличие от других аварийных ситуаций на суше и на воде. То есть от тебя, твоей реакции, силы, ловкости, быстроты, везения ничего не зависит. Случись что – и ты обречен.
— Все правильно. У одного человека страх перед полетом обусловлен отсутствием информации, а у другого – невозможностью и неспособностью контролировать ситуацию. Те, кто страдает аэрофобией, порой хотят даже погоду держать под контролем. Как с этим бороться? Прежде всего – научиться контролировать себя. На тренажере такие люди реально учатся летать: трогаться, набирать обороты, выезжать на рулежку, взлетать и приземляться. И степень страха снижается.
На самом деле, страх перед полетами во многом формируют СМИ. Что людям чаще показывают, того они больше и боятся. Раньше тоже падали самолеты, совершались террористические акты, происходили стихийные и техногенные катастрофы со множеством жертв. Все дело в "картинке", которую навязывают потребителю новостей.
— Но ведь от пассажира во время полета в самом деле ничего не зависит, это не иллюзия.
— Естественно, пассажир неспособен контролировать полет и влиять на него, объективно управлять самолетом. Но он в силах контролировать свои действия и эмоции. И страх может отступить. Другой прием – довести ситуацию со страхом до абсурда, перевести парализующий ужас в его противоположность, когда он превратится в смех и даже гомерический хохот. Например, дать волю своему воображению и представить, что самолет развалился на части, а ты ухватился за оторвавшееся от фюзеляжа крыло и, словно в детской сказке, планируешь на нем к земле…
Избавить человека полностью от страхов нельзя, это утопия. Но можно научиться управлять своими кошмарами.
— Это касается не только аэрофобии?
— Разумеется. Метод открытости информации можно использовать и для психологической защиты во время крайне тяжелых жизненных событий. Скажем, почему люди боятся смерти? Потому что это самое неинформативное событие в судьбе каждого человека. Мы ничего толком о ней не знаем, мы сами еще не умирали. И это абсолютное незнание порождает в нас безотчетный ужас. Именно поэтому страх смерти называют конституциональным — он возникает у детей в определенном возрасте, проходит ряд этапов и сохраняется на протяжении всей жизни.
Тут надо отдать должное религии: священники, пусть даже и в метафорической форме (в сказаниях, библейских писаниях), пытаются объяснить своим прихожанам, что будет после смерти, вернее – после жизни. То есть дают хоть какую-то определенность. Тут действует принцип "лучше плохая определенность, чем вообще никакой". Они размышляют примерно так: у человека нет информации о том, что бывает после конца, поэтому перед смертью так тягостно. Дайте ему эти знания, и не будет настолько страшно. Такая же определенность есть в армии, где считается за честь умереть на поле боя. Это, в том числе, и русская традиция, которая формировалась веками.
— А если скрывать от человека информацию о том, что его тревожит, и в то же время пугать угрозой, — что будет?
— Наступит когнитивный диссонанс, шоковый разрыв в понимании. А как следствие – паническая атака и многократное усиление страха, который не был бы так силен, если бы человеку просто и спокойно все объяснили.
Но есть и исключения из этого правила. Например, приказы чаще всего не вызывают когнитивный диссонанс. Однажды, в советское время, слушателям-врачам ленинградской Военно-медицинской академии в порядке эксперимента сказали: "Надо вашим подопечным рассказать о пользе курения". Они возмутились. Но руководство настаивало: "Нет, вы обязаны рассказать. Это приказ". И врачи "реабилитировали" сигарету – без диссонанса.
Почему так происходит? Мы привыкли к тому, что приказы отдаются от имени властей предержащих – государства или работодателей, которые берут на себя всю полноту ответственности, и поэтому утешаем себя: дескать, я вру, но делаю это в интересах науки, государства. То есть появляется очень веское основание для оправдания собственных действий. "Отключает" диссонанс и достаточное, на наш взгляд, материальное вознаграждение: "Я понимаю, зачем вру, – я за это получу деньги". Причем зависимость тут прямая: чем больше денег – тем меньше вероятность "разрыва".
— Сколько всего массовых фобий насчитывают психологи?
— По меньшей мере больше десятка. Например, страхи по поводу роста цен на товары и обесценивания сбережений, снижения доходов и потери работы, бедности и нищеты, болезни близких и детей, проблем с собственным здоровьем и мучений, с этим связанных, трудностей с получением медицинской помощи, семейных конфликтов и распада семьи, разгула преступности, разного рода беспорядков внутри страны, а также — мировой войны, стихийных бедствий и техногенных катастроф, ужесточения политического режима и возврата к массовым репрессиям… Список можно продолжить.
Кстати, недавние опросы ВЦИОМа показали, что больше всего на свете люди боятся не безработицы, не бедности, болезни или даже войны. Как и тысячи лет назад, основополагающим остается страх смерти.
— Что-то немалый список первоочередных страхов набирается. Много их еще?
— К сожалению, хватает. Не надо забывать и о страхе одиночества (не последнем в списке), особенно в большом городе. Человек все глубже погружается в пространство искусственного мира (технологий, информатизации, прочих " …заций"), отдаляясь от мира натурального, естественного, эмоционального. Соответственно, рвутся душевные связи, то есть наступает апатия между людьми, в том числе родными, и, как следствие, появляется ощущение "одиночества в толпе".
Это переживание ощущается значительно сильнее в пространстве большого скопления людей — там, где места под солнцем для тебя как бы не остается. В огромном мегаполисе человек, как это ни парадоксально, особенно остро переживает свою одинокость, незначительность, и, как следствие, собственную слабость, сигналом о которой в сознании становится страх. Страх пытается восстановить утраченную связь с миром, но тщетно, вернее — иллюзорно. Повторяясь систематически, страх одиночества обретает навязчивый характер – вот и готов невроз.
— Как от него избавиться?
— Понять для себя реальную ситуацию. На самом деле, все люди – одинокие. Одинокими мы приходим в этот мир, и такими же из него уходим. Мы как бы едины в своем одиночестве. И это принципиально меняет ситуацию, потому что способно объединить нас. В этом тоже есть парадокс.
Задумайтесь, почему бабушки во дворах целыми днями сидят вместе на скамейке у подъезда? Что их туда толкает? То же ощущение. Проблема экзистенциального, бытийного одиночества решается через единение – пенсионеров, людей среднего возраста, молодежи, других групп людей. Одиночество разрешается через, так сказать, "единочество" — от слова "единый" (но и от слова "единица" — тоже).